В реке купались, плескались атласные шелковые полунагие, а иногда вдруг и ослепительно упоительно нагие ярые девы спелотелые алчногрудые, алчногубые, алчноногие.

Одна живоатласная спелоспелоспело лядвейная вышла из изумрудной реки и лоснящаяся легла на песок дремучий близ двух мудрецов жародышащая, и легла, возлегла затаенно, и Таджилли Кубра Сухравардия было изумрудное жаркое задыхающееся переливчатое имя ее.

Козьи безвинные бездонные нагие наглые изумруды глаз ее глядели лакомо доверчиво преданно на старцев переспелых от воспоминаний.

Тогда Ходжа Зульфикар найдя перстами (а он никогда и не терял его!) в необъятных сасанидских лиющихся шароварах своих зебб, деволов, женолюб свой недреманный чуткий, как страж- пограничник необъятной Русской Империи, забылся, затуманился, сладостно соединяя тайный зебб свой в шароварах и деву Кубру спелую в бредовом горячечном песке, песке, песке её её её её... и погружая журчащий зебб свой в коралловые уста, а затем в литые скатыши, барханы бархатных ягодиц, а затем в эль кесс ея, в эль фердж ея...

И вот уже вся она Таджилли нагая вошла затерялась в необъятных сасанидских древних шароварах его...

Ибо созданы эти шаровары для двоих... И давным-давно в таких шароварах ходили бродили царили витали древнеперсидские цари...

И дервишу хладно, и необъятно было в них одному одиноко было в них ему, как в саване-кафане усопшему.

А он живой, ярый еще еще еще был был был дремал витал завлекал совлекал деву Кубру в шаровары свои. И только древние имена и древние шаровары остались на земле от сгинувших царей владык...

И в них раздольно, шершаво, шало истекал о нее единомгновенно, а она хотела бездонно безвременно...

Тогда дервиш сказал:

- Ходжа Насреддин! эта кочевая речная Нагая Таджилли Кубра Сухравардия, ивовая плясунья, таджичка, кобылица шелковая кочует... И сейчас после меня она перекочует, как святая блоха Аллаха, в твои сасанидские шаровары, ибо тебе хладно одному в таких раздольных шароварах...

Возлюбленный друг-мудрец! Ходжа Насреддин! шаровары раствори, отвори, впусти змею Таджилли Кубру!

И она продолжит пляску извилистую, сладостную, дрожащую, древнюю свою вместе с тобой в хладных шароварах твоих! Ийиииххх! Йих! Знаешь, как сбивают сметану из молока! Айя!..

А я уже утомился от нее! а я уже насытился ею... а я уже сметана! айя!

Тогда Ходжа Насреддин улыбнулся и сказал:

- О мой родной брат Ходжа Зульфикар! Ледяной ветер неожиданно пошел от весенней реки! Это растаяли зиддинские ледники! и хладно стало Нагой Таджилли Кубре в реке и в песке, и она пришла в мои шаровары прежде, чем придти в твои! И она уже сотворила, взбила сметану, каймак из моего молока!.. Ведь я же ближе к реке сижу в чайхане, и я моложе тебя, дервиш... у тебя нет ни одного зуба, а у меня есть один! я моложе тебя на один зуб!.. И Таджилли Кубра Нагая вначале пришла ко мне, а потом к тебе... Иййхйе!йеее!

Тогда дервиш улыбнулся и сказал:

- О великий острослов Ходжа Насреддин! Разве любовь зависит от зуба, а не от зебба?

Тогда Насреддин сказал:

- Дервиш, а у тебя их два? Почему у человека два глаза? две ноги-руки? два уха? два яйца? и только один зебб?

Тогда дервиш вздохнул и сказал:

- Говорят, что в древние блаженные времена мужи имели по два зебба! Один - для любви! для жемчужной горячей струи! Другой - для мочи! для янтарной струи... для низкой телесной нужды...

Насреддин быстро сказал:

- Вот мы с тобой и есть два говорящих зебба в поле! А кто наш Хозяин?.. Я для любви, а ты - для мочи... и потому Таджилли раньше пришла ко мне!..

Но дервиш сказал:

- Как печально, когда один зебб служит и небесной святой любви и земной моче нужде... Ах! если бы Господь вернул мне вновь два зебба давние утраченные мои! Ведь в молодости, и зрелости. и старости моей мой зебб едва успевал служить мне для нужды, а только для любви!

Насреддин сказал:

- Но если б Господь дал тебе в молодости два зебба - ты бы вообще забыл о моче, о нужде и разорвался бы от мочи, ибо оба твоих зебба служили бы только любви... И семя избыточное, веселое, бешеное не дало бы бедной тихой моче... О!..

Дервиш сказал:

- Говорят, что в аду грешным старцам дают три зебба и ввергают его в стадо алчущих нагих спелотелых дев и жен!.. И девы нагие бездонно медово манят, а три тщетных опалых зебба лишь три струи янтаря, а не жемчуга родят! айхйя!

Ай, Насреддин! мой вечный возлюбленный брат! Ты прав - в твои шаровары щедрые вошла Нагая Таджилли и ликует льется там! а я лишь в чайхане кротко пью чай! Но тебя ждет трехзеббовый ад!..

- А тебя беззеббовый рай и стада вожделенный нагих дев и жен? ойххо! Я свой ад за твой рай - не отдам!

... И возмечтавшие великие старцы пили в варзобской веющей вешней чайхане свой зеленый чай, чай, чай...

... А Нагая дремливая Таджилли Кубра лежала в сладчайших недоступных песках вдали, вдали от веющих вожделеющих старческих уж святых шаровар, шаровар, шаровар...

Айххххххйаааа...

Сколько бы мудрости не дал человеку Аллах, а ему всё одиноко! всё пустынно! всё хладно!

Как в необъятных сасанидских шароварах без тебя, Нагая атласная сладкокожая песчаная агама-дева Таджилли Кубра!..

Айдддийя!..

- О, мой Учитель!..

Но Насреддин прервал его и замахал руками:

- Никогда никому на этой земле я не был учителем. Но для меня все люди на земле от детей до старцев были и есть учителя. И птицы, звери, пчелы, муравьи, травы, цветы, камни, реки - тоже учителя мои. И доселе я мудроухо, чуткоухо, многоухо внимаю им. И дивлюсь мудрости свежей живой их.

И живой прохожий чабан для меня более мудр, чем любая великая пыльная книга, которая мертва.

Кроме Книги Книг, которую сказал Аллах и Пророки!

А я лишь тихий тленный сочинитель притч и стихотворений.

Но когда я сижу средь застолий своих возлюбленных друзей - то слышу столько хмельных и дивных рассказов, что понимаю, что я ловлю лишь брызги от реки, что мои бедные притчи - лишь горсть песка от пустыни серебряной вечной...

Все мои притчи и книги - увы! - лишь быстровысыхающие на прибрежных камнях брызги от вечной реки...

Ходжа Насреддин встретил в поле весеннем дервиша Ходжу Зульфикара Девону и сказал лукаво:

- Дервиш, что с тобой? Всегда чисты лик и одежды твои, и слова твои. Но сегодня голова твоя в пыли. Иль то седина преждевременно нахлынула ветхая повеяла снегом на голову твою, дервиш?

Тогда дервиш опечалился и сказал:

Тогда Ходжа Насреддин тихо сказал в поле так, чтобы дервиш не слышал его в полях, а слышал только Аллах в небесах:

- О дервиш! брат! и что - кроме пыли на власах - дала тебе Родина мать дальняя твоя? Иль и этого много тебе, мой мудрец, брат, сирота дорог?..

Однажды Ходжа Насреддин сказал дервишу Ходже Зульфикару:

- Говорят на Руси, что после Пушкина и Хлебникова Трон русской поэзии пуст!

Дервиш сидел в старинном ореховом бухарском кресле.

Он улыбнулся, потом повернулся, поглядел на спинку своего кресла и тихо сказал:

- Разве в этом кресле никого нет?..

Тогда Ходжа Насреддин печально сказал:

- Русь не признает поэта-инородца, сидящего в бухарском чужестранном кресле, пока не истлеет кресло это! Пока не истлеет, не изветрится чужеродное, чужеземное имя твое над русскими поэмами твоими, как имя автора "Слова о полку Игореве"!

Увы! безвестный неслыханный поэт и мудрец Руси, дервиш Ходжа Зульфикар мой!.. Увы!..

Творец "Слова" тоже был инородец, и потому семь веков пролежала великая поэма в монашеской затхлой, пыльной безвестности, пока не истлело, не угасло не износилось нерусское имя его в ветхом анонимном, как великая икона, манускрипте... Когда истлела, рухнула, сопрела клетка - вечная птица вышла на вечную волю...

- Значит, мне надо ждать семьсот лет, пока русские человеки услышат поэмы мои? А ждать лучше всего во сне!..

И дервиш навек горько уснул в древлем бухарском ореховом кресле своем...

Семьсот лет спать, ждать, уповать ему...

Уйууу...

- Ходжа Насреддин! Говорят, что Кони Апокалипсиса вечно рыдают? вечно пляшут?..

Он сказал:

- Да!.. да... В огненных зрачках этих Коней уже! допрежь! до срока! заранее! горят будущие домы и все града греха, а их множество, и один из первых - Москва-блудница!.. да!.. да!.. ай!..

И Кони вечно рыдают, вечно пляшут, чтоб смирить в зрачках утопить утолить слезой на миг этот адов жгучий огнь, от которого слепнут и маются они.

Вот они - Вечноплачущие Вечно пляшущие Кони Апокалипсиса!

В Последние Времена будет много пожаров и дождей.

Это Кони Апокалипсиса рыдают над грешной землей моей... над Азьей многоплодовой многогорбой, верблюдтцей моей... над Русью медведицей сонной беззащитной безвинной моей...

И Кони не могут погасить усмирить в кипящих страждущих зрачках своих огни те...

Однажды богатый банкир пригласил в гости нищего Насреддина. Долго шла беседа.

Пришел час прощанья. Насреддин сказал:

- Есть древнее суфийское изреченье: "Благородный муж всегда помогает бедному, не ожидая просьбы"... О благородный банкир, ты, наверное, не знаешь всех тонокстей суфизма?

Банкир улыбнулся хищно и сладостно, как улыбается всякий богач, глядя на нищего - может, в этом взгляде и заключена вся убогая кошачья сладость богатства.

Банкир сказал:

- Я знаю все тонкости суфизма, но у меня нет денег - увы!

Насреддин поклонился и пошел прочь.

Тогда банкир сказал:

- О великий мастер смеха! О двуногий, кочующий колодец мудрости! Расскажи на прощанье какую-нибудь вечную притчу мне, тленному!

- Я не знаю никаких притч, - печально и покорно сказал Ходжа.

- Великий острослов не зает притч? - поразился банкир.

- Если великий банкир не имеет денег - значит, и Насреддин не имеет притч, - и мудрец навек покинул банкира...

Вместе с вечной мудростью...

Ходжа Насреддин пришел в нищую нынешнюю Москву. Он спал и жил на Казанском вокзале, а днем бродил по городу.

Тут напал на него средь бела дня грабитель. Прямо на Красной Площади!

Насреддин вывернул и показал грабителю пустынные свои карманы.

Тогда тот от злости ударил его ногой и пошел прочь.

Тогда Насреддин догнал его и обнял:

- Брат! Я сам нищий... я видел много нищих, но такого скопленья нищих, такого птичьего базара нищеты, какой называется Москвой, я нигде не видел... Брат, я благодарю тебя, благодарю...

- За что ты благодаришь меня - я хотел обокрасть тебя и ударил тебя, а ты благодаришь меня, странный старец?..

- Значит, я еще не похож на безнадежного нищего, если ты, зоркоокий, хотел что-то взять с меня...

В другой раз другой грабитель набросился на Ходжу Насреддина среди нищей тошной Москвы.

Ходжа, уже привыкший в печальном обреченном этом городе к нищим и ворам, с улыбкой отдал грабителю все, что утло имел.

Но когда тот пошел прочь, Насреддин обнял его и сказал:

- Брат, не уходи! В этом городе никому не нужны слова вечной мудрости. И я никому не нужен, кроме тебя... Я устал от одиночества... Возьми и мою последнюю рубаху, но побудь немного со мной... Побеседуем, брат...

Однажды Сталин позвал Ходжу Насреддина в Кремль.

Сталин сказал:

- Мудрец, что такое тиран?

Ходжа сказал:

- Тиран - это человек, которого Господь послал в ад! и он хочет взять с собой как можно больше людей. Иногда он - увы! - увлекает с собой целые народы! Чем больше народу - тем крупней тиран!

Сталин улыбнулся:

- Мудрец, я понял тебя. Все человеки, все народы в моей стране, как лежачие овцы, покорны мне. Если я прикажу - они будут не ходить по земле, а ползать или немо, покорно лежать! Значит, все они пойдут со мной в ад? Значит, я самый великий тиран!..

Насреддин тихо сказал:

- Есть один непокорный в твоей стране! и он никогда не будет покорно лежать... Он здесь... у меня в карбосовых пыльных шароварах... он полон безумных святых семян! и он победит тебя, тиран... и твою покорную имперью... и сам ад, ибо часто бывает там, принимая его за девий рай!..

Однажды богач позвал Ходжу Насреддина и подарил ему золотошвейный халат.

Ходжа поблагодарил богача, но отказался от щедрого дара.

Он сказал:

- О, мой великодушный и щедродарящий брат! Если я надену на себя твой золотой халат, то все решат, что я разбогател, и никто не даст мне милостныни...

Брат, погляди вокруг: страна наша давно уже стала нищей, и я живу, и тлею, и мудрствую убого лишь на подаянья бедных моих земляков!.. О!..

Угости меня, брат, за этот золотой халат златопышущей самаркандской лепешкой и пиалой изумрудного, ленного чая!..

Айя!..

Но потом отец Мустаффа-бобо собрал деньги и созвал жителей кишлака Чептура на пир-туй.

Пришел мулла Мулло-Эш с тончайшей неслышной бритвой дамасской своей, что освобождала юные девственные зеббы, стебли от нежных колосьев их...

Но пока нищий Мустаффа-бобо собирал деньги для туя - Ходжа Насреддин возрос и стал отроком яро мускулистым и пылким, и яро деволюбивым.

И когда Мулло-Эш, прочитав молитву садовника, обрезающего осенние прутья и лозы, увидел в стыдливых карбосовых шароварах-туманах Насреддина таящийся, недреманный, необъятный, спелый, ненасытный юный зебб-ствол, он озверело, испуганно воскликнул на весь малый кишлак и на весь притихший туй-праздник:

- Аф! Айхх! Ххя! О! тут нища, убога бедная дамасская бритва моя! хйя! Как она возьмет, заденет, тронет китайский несметный карагач? Хйя! в недрах которого таится удав дев и жен?

Айя! Тут нужна умелая пила иль двуручный тавар-топор, которым рубят тысячелетнюю горную дарвазскую арчу! хйя! Я ведь не мясник и не лесоруб потный, а летящий над грешной землей божий муравей мулла! хйя!

И Мулло6Эш вспомнил ярые арчовые дни младости своей и завистливо зарыдал, и его убогая бритва упала в карбосовые шаровары Насреддина и потерялась, канула, сгинула там.

Тогда весь кишлак, колыбель Насреддина Чептура вначале сочувственно возрыдал, но потом радостно восхохотал. И великая сокровенная горькая (ой ли?) тайна в стыдливых отроческих, невинных карбосовых штанах стала глумливая явь.

И тогда юный слезный отрок Насреддин понял, что теперь никто из почтенных кротких отцов в кишлаке Чептура и в его внимающих жадно окрестностях не отдаст за него дщерь златордяноспелую иль зеленосладконедозрелую свою...

Тогда убитый, печальный Ходжа Насреддин покинул навек свой родной кишлак, где все узнали тайну его.

И ушел в поисках жены, любви на Великий Шелковый Путь, где никто не знал тайны его.

И повлек, поволок с собой несметный, веселый, непуганный зебб свой - возлюбленный, лакомый, ненасытный, необозримый плод многих будущих блудных, очарованных дев, но особенно многоопытных, зебболюбивых, зеббоогненных, зеббопроливчатых, зеббобушующих, скучающих в семейных тошных дувалах, домах, жен, жен , жен...

Так Ходжа Насреддин стал великим странником, острословом, златоустом, златомудрецом сорока трех народов и стран...

Ай. святой Мулло-Эш! хйя! Как сладко, блаженно, что ты открыл тайну его, а иначе он бы навсегда остался в глухом безвестном кишлаке Чептура и не ушел бы на золотую дорогу бессмертия, и никто бы не узнал великого языка и зебба его!

- Ходжа Насреддин! Что ты скажешь о власти нынешней?

Сказал:

- В одном кишлаке вода в арыке - дотоле сладкая хрустальная - стала горькой, утлой, тухлой.

Пошли жители вдоль воды и увидели, что в верховьях снежнопенного блаженного арыка лежит дохлый осел.

Тут три пути: или выкинуть осла, а он полон заразного гнойного яда! Или бежать из родного кишлака в иные светлые недохлые нетухлые края! Или покорно пить смертную, рухлую, снулую воду, ожидая смиренно, что вода постепенно объест разнесет, обглодает падучего пахучего осла осла осла...

Айхаааа! Моя горькая скорбная жизнь пробежала, прошла, а вода в арыке все темна да горька!

Боюсь, братья земляки тихие ослиные мои, что долго, долго еще будем пить мы ослиную падшую воду!..

О, ослиные воды! О, ослиные народы! О, ослиные Времена!

И зачем средь вас я?

При коммунистах великий странник и герой 43 стран и народов блаженный Ходжа Насреддин спал...

Однажды пенной вечной в варзобских горах под цветущей алычой я увидел спящего старца. Он спал давно, потому что слюна сна на бороде его стала крепкой солью.

Весенний, курчавый, сладостный ветерок шевелил его седые власы.

Я подумал: "Какой счастливый человек! Что может быть прекрасней вешнего сна под цветущим деревом, когда от ветра лепестки, как летучие бабочки, нежно ласкают твое далекое лицо, как персты матери гладят лицо спящего младенца?.."

Тут старец открыл глаза и туманно поглядел на меня, притихшего:

- Отрок, ты разбудил меня. Я Ходжа Насреддин! Я давно сплю. Никому в этой нищей горькой стране не нужны мои притчи и анекдоты. Да и какие могут быть анекдоты среди такого горя? Поэтому я сплю уже много дней, а, может, и лет. Летаргический сон - это борьба мудреца с тираном - может, я переживу, пересплю его... Но раз ты нашел меня, одинокого, я расскажу тебе несколько историй, которых никто не знает на земле...

И он рассказал мне "Первую любовь Ходжи Насреддина", и "Возвращение Ходжи Насреддина", и несколько новых притч, которых пока нет ни в одном фольклоре...

Я записал эти рассказы-поэмы, и притчи, и изреченья.

Я сказал:

- Эти печальные поэмы поведал мне сам Ходжа Насреддин под цветущей варзобской алычой...

Мне показалось, что прекрасный турецкий писатель не поверил мне...

Потом в мой дом пришли два итальянских профессора. Они смущенно пили зеленый чай, а потом смущенно интересовались:

- Учитель! Мы перерыли всю каирскую библиотеку, все материалы о Насреддине, но не нашли тех исходных притч, которыми вы пользовались! Где та библиотека, из которой вы черпали фольклор и народную мудрость?

Я нескромно и неосторожно показал на свою, плохо постриженную из-за нищеты скучную голову:

- Вот из этой "библиотеки" я все почерпнул... Я не доил истрепанную измученную корову фольклора... а сотворил свой бедный фольклор... Но ведь и великий фольклор создали безвестные человеки!..

И увидев, что итальянцы увяли, как листья зеленого чая в кипятке, и сурово перестали мне верить, я пролепетал:

- Сам Ходжа Насреддин нашептал мне эти поэмы, эти суфийские бредовые пророчества-виденья... Под варзобской алычой... я разбудил его в весенних горах...

Но итальянцы уже свирепо уходили.

В начале нашей беседы они страстно обещали пригласить меня в Италию на "живого" Леонардо и не менее "живого" Микеланджело, но в конце беседы я понял хладно, что никогда не увижу Италию и ее великих сынов...

Но зато я видел живого Ходжу Насреддина и покорно записал его поэмы и изреченья. Это было в моей молодости. Сейчас я бы уже не решился на такое... Но в молодости, если б я встретил даже Сервантеса, я бы не побоялся рассказать ему о дальнейших приключениях его Дон-Кихота!.. Таково святое блаженное безумбе-отвага молодости!..

Мой дорогой читатель! Может быть, я зря разбудил великого мудреца и острослова? Во всяком случае, моя повинная голова всегда готова принять твой справедливый камень, о знаток бессмертного, недостижимого фольклора!..

Говорят, что в нынешние, злые времена Ходжа Насреддин опять глухо уснул.

Может быть, новый литературный смельчак разбудит его и услышит новые свежекурчавые поэмы вечной мудрости и поведает их нам?..

Дай Аллах этому новому поэту!

Ибо если спит Ходжа Насреддин - значит, спит и народ...

Вспомним слова другого, ныне здравствующего мудреца, блаженного дервиша Ходжи Зульфикара: "Когда на тебя глядит изумрудноглазая черная пантера - на тебя глядит сама смерть. Когда на тебя глядит доброглазый Ходжа Насреддин - на тебя глядит сама мудрость Азии..."

Поклон тебе, мой дальний и ближний читатель!..

Желаю я тебе ранней весной в горах встретить под цветущей алычой Спящего Ходжу Насреддина. Он уснул от одиночества. Люди всегда спят от одиночества.

Брат! Разбуди его - и он потешит тебя дивными историями...

ТИМУР ЗУЛЬФИКАРОВ

... И увидев при дороге одну смоковницу, подошел

к ней и, ничего не нашед на ней, кроме одних листьев, говорит ей: да не будет же впредь от тебя

плода вовек. И смоковница тотчас засохла.

Увидевши это, ученики удивились и говорили: как это тотчас засохла смоковница?

Иисус же сказал им в ответ: истинно говорю

вам: если будете иметь веру и не усомнитесь, не

И все, чего не попросите в молитве с верою, получите.

но забыл при этом добавить: "Если Богу будет угодно", за что был наказан Богом и две недели

не получал откровения...

- Дервиш, что такое вера в Бога? И можно ль жить без нее?

Дервиш Ходжа Зульфикар сказал:

- Жил на земле один богатый человек. У него было три сына, которых он любил боле, чем вселенную окрест него, более, чем ночное звездное небо, более, чем тело свое в болезни его.

И он думал и маялся о будущем сынов своих.

Он дал им богатство, и великое образование, и для воспитания их созвал мудрецов.

Первому сыну он оставил в наследство большие торговые корабли.

Второму сын он дал богатый дом с библиотекой, где были собраны книги всех мудрых, и обильную плодоносящую землю.

Но третий сын сказал:

- Отец! я устал от вашего слепого богатства и хладной мертвой мудрости учителей. Меня неодолимо, нестерпимо, неостановимо влечет пыльная, теплая дорога странствий, Великий Шелковый Путь, что свято проходит у дома отчего, колыбельного, родимого моего и бьется, вьется, как лазоревая живая жила на вашем виске, отец! Отпустите меня...

И отец отпустил его в печали. Ибо младший сын был любимцем его, и вот любимец отверг его.

Прошло время.

Корабль с первым сыном-торговцем утонул в море в бурю.

Второй сын впал от мудрости земной, безбожной, и страха бесследной смерти, и дармового богатства в лютое пианство, и дом его сгорел, как всегда горят дома пианых, и библиотека сгорела, а земля покрылась дикими, медовыми травами-некосями, и там вместо жнецов бродили дикие козы и летали златотелые шмели.

Всегда домы пианиц самотленно горят, а земли пианиц зарастают дичь-травою.

А старый отец метался, мучился, убивался:

- Я дал двум сынам моим богатство, и мудрость земную, и благородство среди человеков, а они погибли.

Чего же я не дал им, отчего они погибли в житейском море? Где тайна этой слепой быстротечной жизни? Где тайна этой неизбежной бездонной смерти? И вот я люто одинок перед смертью, и где лекарство от одиночества старости и от страха смерти?

Дервиш сказал:

- Отец! Твои возлюбленные чада бегут по горе вниз и не знают, что пропасть ждет их, и ты не предупреждаешь их о пропасти сей?..

Это пропасть безверья, братская могила, ров, котлован атеизма, безвестная могила-яма безбожия! И в этой пропасти томились при коммунистах народы-безбожники, народы-слепцы, народы-жертвы.

И что могут дать чадам возлюбленным своим родители-безбожники? Воистину справедливо изреченье: "Безбожник так же понимает в Боге, как бык в астрономии!.." да...

И вот тонет корабль, и горит дом наследства, и библиотека земных мудрецов в огне пожирающем, и земля наследства пианого покрывается голодной травой.

Дервиш сказал:

- В безбожной стране, в безбожном народе человеки, как сироты в приюте, жмутся друг к другу, и ищут человеческого тепла, а это тепло быстротленно, как тепло костра кочевого в ночи на горе, где ветры, или на брегу реки, где сырость водяная.

И скольких может обогреть быстрый костер сей? Его и на одну гору, и на одну реку не хватит...

И вот в безбожном народе человек-слепец ищет забвенья в любви к женщине, к матери, к сынам, к дщерям, к возлюбленным друзьям, в любви к вину и яствам, к природе и зверю, к родине и очагу, и языку своему! Да!.. Безверие - это болезнь души, как сорняк - болезнь поля. Гляди, как трудно оберечь от сорняка даже грядку укропа, а душа - поле необъятное, и сорняк отовсюду хищно, сладко находит... да...

Дервиш сказал:

- И вот на тебя с вешней горы летит тучный камнепад, а ты подставляешь одне бедные ладони!..

Но не может бедная, человечья любовь заменить божью!

Но не может заменить вера в человеков Веру в Бога!

И отец дал сынам своим богатство и мудрость земных мудрецов, но не дал им Веры в Бога, и вот они погибли бесследно...

- Страшно жить без веры в Бога, но еще страшней умирать без этой веры. И все человеки учили меня жить, а никто не хочет научить меня умирать. Может быть, сын мой упасет меня и усмирит страх мой перед смертью безобразной, поядающей бесследно?..

И вот слепые отцы уповают на прозревших сынов своих, которые как зимние яблоки и айва дозревают в хранилищах вдали от дерев своих...

Тогда на вечерней дороге явился третий сын-странник.

Был он в пыли, и тело его от дорог было избитым, потраченным, истертым, как старая монета, как сухой козий сыр, но глаза его были лучезарные, и теплота шла, струилась от них, как марево от рисовых полуденных полей, и отец узнал его, и они обнялись.

Сын сказал:

- Отец! Я знал, что вы ждете меня и не умрете без меня.

А отец сказал:

- Что ты узнал на дорогах, чтобы облегчить мне кончину и усмирить страх смерти? и тоску по умершим братьям твоим? Где они нынче? на каких тропах? Ты их не встречал тут? Может быть, живы они и странствуют, как ты?

Сын сказал:

- Страшна, пустынна смерть безбожника. И только камень на могиле - след его. И камень пройдет. И я бежал не от родного дома, и братьев, и отца любящего своего. А я бежал от бесследной смерти. И я долго бродил по дорогам, и градам. и домам разных вер. Но более всего полюбились, пронизали меня как ветер с вешних гор, слова Христа Распятого и Воскресшего: "Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всем разумением твоим!" Сия есть первая и наибольшая заповедь. Вторая же подобная ей: "Возлюби ближнего твоего, как самого себя". На сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки..."

Сын сказал:

- Отец, я мало люблю Господа Бога своего! я мало любил и люблю людей, а они любили и лелеяли меня на дорогах.

Отец, а я, видишь - пришел к тебе, а не к другим страждущим, а я убогий, несовершенный все еще более всех на земле люблю тебя и память о братьях усопших моих, а Иисус Христос говорит, что "враги человеку домашние его", а я все еще более всех люблю ближних своих. Увы, мне!..

Но я ухожу, чтобы любить всех человеков, потому что когда ты равно любишь всех человеков - ты бессмертен, ибо умрут ближние, мать, отец, чада и други возлюбленные, но никогда не умрут все человеки на земле. Ибо Бог - это все человеки на земле: и те, что дышат, и те, что уповают на воскресенье в могилах, и те, что готовятся во чревах матерей.

Отец, и вот я ухожу любить всех и равно помогать всем...

И он ушел, и не обернулся на отца, ибо с любовию глядел на встречного, незнакомого нечаянного путника, а не на стоящего позади родного отца.

Дервиш сказал:

- Уходят бесследно из нищающей жизни моей возлюбленные жены и девы мои, и други хмельных, травяных, приречных застолий сладчайших. Уходят сыновья, дщери и мудроносные сребробородые златословные старцы, старцы, старцы...

Пустеет, ветшает. горбится, никнет к земле кибитка моя на берегу Варзоб-дарьи... кибитка златосаманная подруга уже ползучая подбитая уже плакучая моя...

И тропинка былая веселая вечнопианая заплетается дикой травой-некосью нехоженой.

Это Господь ревнует ко мне и хочет беседовать со мной наедине в тишине родников, вдали от многозаботливых многомелких сует, дней.

Это Господь бережно приуготовляет меня к великому одиночеству и великому уходу.

Это Господь бережно отбирает у меня земные радости-страсти-сласти, чтобы не было больно мне навек прощаться с земным слезным бытием, житием моим...

А я все печалюсь, все жалуюсь, все горюю, все о прошлом рыдаю, слепец, слепец, слепец...

Прости мя, суетного муравья, прости мя, Щедре...

Да!..

В последние дни светловодной полноводной своей жизни дервиш Ходжа Зульфикар все время стоял на шатком, висячем мосту деревянном через родную реку Варзоб-дарью и радостно глядел на быструю, сребропенную, сребробушующую воду, воду, воду...

- Дервиш! почему ты стоишь на мосту и глядишь на быстролетную хрустальную воду? Потому что жизнь - это текучая, мимогрядущая вода?

Дервиш улыбнулся и прошептал, потому что от старости он мог только шептать:

- Жизнь - не вода. Жизнь - это лишь мост между хаосом, слепотой, тьмой небытия и вечными осиянными садами рая. Но только любовь к Богу, любовь ко всем человекам приводит туда, туда, туда!

О, Аллах! дай мне встретить всех моих трех мальчиков там там там там там там там