Современная литература
Зульфикаров Т. Горькая беседа двух мудрецов-златоустов в диких медвяных травах // Роман-журнал XXI век. 2000. номер 3.
"Горькая беседа двух мудрецов-златоустов..." Тимура Зульфикарова построена нарочито просто: приходит из Средней Азии дервиш в одну из северных российских областей, в деревню, где на погосте должна покоиться бабка его Раиса, в поисках ее могилы, но погост так "изгладился", так зарос дикими медвяными травами, что -- ни креста, ни имени... Да и все вокруг в таком запустении, что травы кажутся поднявшимися до небес. Встречается в деревне дервишу дед-старожил, тоже мудрец, и начинается между ними беседа. Этот вот диалог стариков -- пестрый, яркий, горький, тревожный, полный образов и притч, оригинальных размышлений, точных и неожиданных наблюдений, характеристик и откровений -- и составляет ткань произведения, названного автором "поэмой". Стихи, переросшие в прозу, или, что вернее, проза, переросшая в стихи.
Отнюдь не случайно назвал автор свое произведение "поэмой". Вслед за Гоголем. Только здесь поэма иного рода, да и времена другие. Если тогда трагедия русского народа только брезжила на горизонте, то теперь она вблизи, мы живем в ее владениях. Хотим этого или не хотим, понимаем или не понимаем. Куда ты примчалась, птица-тройка? И в "Горькой беседе" присутствует образ коней-птиц: "Тут дервиш услышал густой храп, и ржанье, и хруст съедаемой травы, и ему почудилось, что дубы неслышно, мягко передвигаются в траве, словно перелетают, и это уже не дубы, раскидистые, туманные, а исполинские крылатые животные пасутся в травах и воздымаются на великих крыльях над травами!.. О!.. <...> Гляди -- у них вместо копыт и лошадиных стройных нагих ног -- медвежьи, мягкие, вкрадчивые, стелющиеся, власатые лапы с извилистыми, хищными, страшными когтями шатуна! Гляди -- они бредут по траве, а потом на тяжких, совиных, ночных крыльях возлетают, а траву почти не приминают..." Это -- Кони Апокалипсиса! Автор, думается, пытался уйти от аналогии с Гоголем, в его поэме не птица-тройка, а власть-птица: "Эта птица летит на двух крылах -- ложь и насилие". Но Кони Апокалипсиса, несомненно, являются центральным образом. Нет, не случайно они пасутся на русских лугах.
"Я прошел соляной Арал, который убили, удавили безбожники, и до сих пор песок донный, рыбий, аральский лежит, режет, язвит дно глаз моих. Но когда я пришел на Русь, я увидел разоренье, бедствие, кочевье великое цыганское... И я понял, что Арал пришел на Русь..." -- говорит дервиш. А дед отвечает: "Вот жили при коммунистах: думали -- хуже не может быть! А пришли демократы -- и стали мы во сто крат гаже, подлей и смертней жить-дышать-помирать!.. Вековая наша русская надежда на хорошую жизнь в глухую сонь-траву ушла, сгинула, замкнулась, как твоя бабка Раиса... А все грехи от повального нашего хмельного, плотского безбожия. Без Бога и червяк сгложет... Так батюшки-старцы печорские наши говорят-баят... Без Бога человек становится трусом и рабом плоти... А плоть -- ложь..." С этого начинается беседа -- вроде бы с уже понятого, и принятого, и осмысленного многими, выраженного в других произведениях. Но в том-то и дело, что другие авторы зачастую на этом и останавливаются, а Зульфикаров идет дальше.
Взять хотя бы его характеристики.
О Москве. "Всему виной Москва-иуда! Она волком намертво схватила Русь-овцу за беззащитное горло и терзает, гуляет!..
Чем ближе к столице -- тем темней, мутней, безбожней, лживей, мельче человеки!.."
О русских. "Есть пословица сладкая, но -- увы! -- истлевшая: "Русские долго запрягают, но быстро ездят". Но вот русский человек запрягал, запрягал коня и, пока запрягал, все к бутыли вина мутного, ознобного, сонного прикладывался, притеснялся и упал близ овсяного гонного жеребца в лопухи и там бездонно, утомчиво увял, уснул измято.
То ль конь истлел? То ль седок сомлел?.."
О словах. "Нынче русское поле больно сорняками, а русская голова -- словесами!.."
О Церкви и детях. "Вот бежит стайка детей на кривых разгульных ножках в гиблую, червивую пасть атеизма, а мы несколько детишек отлавливаем и спасаем, а остальные -- а их множество! -- пусть ломают кости птенцовые свои и юные души?
Иль само дитя должно решить -- верить ему в Бога или нет?.. Иль само дитя решает, когда безвинно опускает руку в костер иль кипяток, а родители безучастно глядят на сие? Иль мы должны из-за бесовой "веротерпимости" и "свободы совести" глядеть, как дети наши идут в огонь, в кипяток, в пропасть, в болото, в загнивший колодезь, в смертный омут? в котлован, где лишь темный труд, водка, брань, резня, где лишь плоть гниющая одна?.."
Не обожгло? Не хочется вмешиваться, писать свое, трактовать, соглашаться или нет со столь страстным и ярким словом. И заметьте, говорит это не дервиш, а дед. Дервиш же с ним соглашается и добавляет порой: "Прошел я Русь нынешнюю и средь дикого запустенья, неустроенья, забвенья увидел лишь одно расцветшее, ликующее древо. Древо собаколюбия!.." Иногда дервиш цитирует древних восточных мудрецов: "Задача правителя -- прежде всего назвать вещи своими именами..." Иногда же дервиш, наверняка не случайно названный ходжа Зульфикар, говорит от своего имени: "Когда Русь идет на Запад -- она попугай... Когда Русь идет на Восток -- она волк..." Любопытная мысль в свете евразийской концепции. Но Ходжа Зульфикар далее добавляет: "Не лучше ль остаться ей самовластным прекрасным медведем, как Бог велел?.." Очень интересно слышать это мнение в устах героя -- прототипа писателя с грозным именем Тимур!
Вообще, поэма Тимура Зульфикарова -- удивительное произведение. В ней автор, человек с восточными корнями, сумел высказать о России и русских то, что сами русские до сих пор стеснялись сказать внятно и открыто. Перед нами будто бы новый плач Ярославны о русской земле. Не случайно дервишу является видение: "Жена в кумачнике с льняной, обильной, атласной косой, перевитой скатным, лучистым жемчугом", -- его бабка Раиса "не с погоста, потерянного в необузданных травах, а из иных садов пришла". В одной из своих работ М. М. Бахтин утверждал, что новое часто зарождается на сопредельных территориях разных культур, разных стилей и т. д. Действительно, поэма, хотя и написана прозой, выдержана в русле восточной поэзии, но тем не менее не чувствуется отстраненности взгляда. Пусть со стороны, как говорится, видней, но Зульфикаров не смотрит на русских со стороны, нет свойственного отстраненности холодка, он смотрит на происходящее вокруг нашими глазами, и его сердце бьется в унисон русским сердцам. Немало есть писателей восточного или кавказского происхождения, пишущих на русском языке (например, Ч. Айтматов и Ф. Искандер), но никто из них не смог так почувствовать русскую почву и русский менталитет. С чем это связано? Не с высшей ли справедливостью? Ведь мать Тимура Зульфикарова, Людмила Владимировна Успенская, сделала для таджикского народа в области изучения языка больше любого ученого-таджика. И вот сын ее -- русский писатель, смотрящий на народ, в отличие от иного русского "эстета", с любовью, болью и нежностью. Действительно, как тут не подумаешь о высшей справедливости?
И еще. Конечно, не только дервиш Ходжа Зульфикар является прототипом автора, но и дед Стриж. Об этом сказано при прощании двух стариков: "Брат мой, дервиш пыльный, дальный, нечаянный Ходжа Зульфикар... так трудно, утомчиво, уплывчиво имя твое для русского туманного, хмельного уха... Но бабка Раиса -- это и моя бабка!.. Ох ты!.. Ох ты! Твоя мать Людмила и моя, Екатерина Соболева, -- родные сестры!.."
В конце поэмы деду встречается незнакомец. В руках у него полыхает огнем старинный меч-кладенец. Это Иван-воин возвращается на Русь. И пора. Вещи уже названы своими именами. Если не правителями, то писателями.
Юрий Самарин