... Ах, Феня, Фенечка! да нельзя же чтоб ребенок рыдал средь осенних осенних обмочливых плывущих полей полей...

Да нельзя же чтоб ребенок мой одиноко брел на Блудово болото талдомское к журавлям, а забыл человеков! а нельзя же чтоб ребенок боле любил птиц бездушных, чем человеков русских — пусть и заблудших что ли? а?..

... А я сельская учительница, Галочка Анфимова, не этому учила учеников послушливых деревенских своих и дочь свою, десятилетнюю Аграфену...

— Надоело мне изводить гонять нашу низкую лесную бедную дичь! Хочу в Африке поохотиться на лопоухих вислоухих слонов! Всю свою убогую колхозную партийную жизнь, Галя, я мечтал об охоте на слонов и вот мечта моя близка!.. Спасибо Горбачеву да Ельцину — освободили навсегда народ русский!..

... Феня, Фенечка! там на Блудовом болоте таятся смертельные ямы-елани топкие бездонные коварные, как проруби в дымном сизом, декабрьском льду! и они покрыты лишь обманными белыми атласными купавами, водяными лилиями, и легко расходятся елани эти под ногами человеков заблудившихся, навек впуская обреченного путника в топь несметную цепкую! и топь, как живая, поедает поглощает кроткого человека беослелжого...

... Мама! мамочка! Я хорошо знаю родное Блудово болото — родину, ясли, колыбель журавлей моих... я только потрогаю их крылья-перья... Особенно я люблю двенадцать шершавых липких перьев на их коротких веселых хвостах! ай! ой!.. Я поглажу их по голым, дымчатым твердым змеиным замирающим от моей ласки головкам! и голым жалобным шеям! и тут же вернусь в нашу избу в деревне Костюково Талдомской области! в журавлиной моей древней древней дремной Руси-родине!..

Когда-нибудь она сойдет в реку и уплывет по реке в океан! _ айда! ай хороша лодка — бегущая текущая изба!.. ковчежец... кораблец мой...

беспокоятся!.. Уже! уже чешутся маются они! уже!...

И!..

Но!.. Какие дальние дороги небесные несметные им предстоят!

А особенно жаль мне однолеток! перволеток! зимушников, домушников! как они до Африки бессонно долетят? А?..

полях брошенных русских испуганных землях померли бы с голоду в наше блаженное! лихое! (кровяное! кладбищенское Смутное Время Перестройки, когда обильно растут только сорняки да погосты. Да только дятел — один бессонный работник на Руси пианой нищей безработной! ой ли?

Но корова не дает нам уйти... Раньше Русь спасали умножали боевые завоевательные кони а ныне — кроткие кормильные согбенные коровы... Увы! увы...

... Вот и продаем на кривых мутных дорогах наших творог и сметану проезжим ворам, богачам удавам иродам на их уродливых иностранных сатанинских бешеных машинах...

... Мама! а я целую журок покорных моих на Блудовом болоте и обнимаю обвиваю нежно тихими шелковыми неслышными руками перстами их шеи и головки точеные устремленные и перебираю перстами крылья их и вынимаю выдираюкровяных жгучих пухоедов и тлей птичьих... и кормлю журок моих с ладоней моих клюквой и голубикой и костяникой и любимым их болотным трилистником

Но они уже тоскуют! подпрыгивают они на высоких 'своих ногах и яро машут, маются свежими дальнозоркими ями крыльями крыльями.

Мама! мамочка!.. и я не хочу тут жить! мама1 не хочу я тут жить! не хочуууууу! Я хочу с ними улететь!.. Ууууууу!..

В Африку! в Африку, где мой папа Захар среди слонов лопоухих забылся затерялся... А я найду его...

... Фенечка! Феня моя! где? где? где ты не хочешь жить? в нашей деревне Костюково? иль на Руси Смутной самой? иль на самой земле? девочка моя! мне страшно! Страшно мне!.. А папа скоро — скоро вернется из Африки...

… Мамочка! А ты слышишь, как журавли с небес кричат? трубят? молят? А они курлычат вопиют к нам! к человекам: на помощь! на помощь! на помощь!

Ай! съели источили истончили Русь страсти да сласти? ай, да какие тут сласти да страсти, егда окрест одно гиблое содомогоморрское пианство всерусское повальное неоглядное пианство пианство пианство?..

... Тут Фенина бабушка Александра Соболева — доярка знатная былая, а нынче хозяйка одной единственной коровы Травки — потому что колхозы кормильные талдомские новые кремлевские лютые баскаки-властители загубили разогнали—тут бабка эта вышла из хмурой, объятой речными водами избы, и полноводно, голосисто, как псковская похоронная плачея-плакальщица запричитала застенала:

Что же у людей русских не осталось даже детской любви, как у реки воды что ли? а у дерева — корней да коры? Ай! ай! милые вы мои!

А журавли наши русские, как и тысячи лет назад, стремились шли косились махали через Киев — матерь городов русских — на теплые тропические воды африканские! Пошли! построились! потянулись! заструились! забились, ай родные, замирающими трепетливыми станицами!.. бусами рассыпанными, а не рассылающимися а улетающими,,,

И хоть ходите вы зимою на воды теплые взлелеянные вспыльчивые, но родина ваша премилая, родимая — лишь долевая Лесная озерная болотистая святая Россия! хладная хладная хладная странен земля! долина! поле! болото! нищета! маята! избяная моль-тоска! а все родимое! журавлиное!..

А ведь Русь серая унылая — родина и стозвонных соловьев! а Русь не серая! не унылая! а Русь неслыханная! сладкая! земляничная! соловьиная! седая! святая! Монастырская схимница!...

... И старуха кричит, зовет, поет что ли? заходится что ли на всю деревню, да нет никого в деревне, кроме нескольких стариков и старух, да они не слышат, да и изба на окраине глухой стоит, хотя в усыпающей деревне все избы.уж!.. уже - увы! -окраинные глухие неслышные стали неповинно.

— Нет! нет, милые! Серый журавль на серую Русь идет-плывет нехотя? нет! нет!..

Никогда не была Русь Святая серой, а всегда райской была! Возьмите, милки милые, русское наше июльское разнотравье вседухмяное — тут бросишь рубаху покосную в травы разволнованные медвяные ярые — рубаха три дня медом сквозит отдает медоточит ликует! да! мед травяной цветовой убивает уморяет заглушает умывает потный дух покосных тел да рубах! айда!

Тут, на Руси, и птицы, и журавлиные станицы щемящие неизбывно ненасытно ненаглядно пряно мило пахнут медом травяным цветочным!..

Воистину говорил наш батюшка, всероссийский мудрец Иоанн Кронштадский, что цветы — остатки рая на земле!..

А Русь — обитель пчелиных несметных цветов и немеренных райских заливных лугов угодий, где вольно кочевой стопе русского странника Христа! да! да! Вот и журавли к нам летят за райским медом трав и цветов — нет нигде такого густопьяного меда и таких журавлей медовых опьяненных хмельных! нет! нигде! на земле!..

Русь — земля райская, медовая — а не серая! И журавль знает!.. чует!.. в меду возрастает!.. к Руси сладимо пристает прилипает!...

Ай! гой! гей! А пошли! замахали! заструились родимые! пернатые дружины! медовые рыдалистые потянулись клины на Киев — матерь градов русских и душ исконных православных русских! ай! а нынче отделился замутился отпал Киев на Запад чужой католический.

.... Журы! Жураньки! журочки! журушки, голубушки, деточки, фочки-петушки пернатые мои! дайте я поглажу перышки летучие смирные шелковистые ваши!..

„. Феня, Фенечка уже сумерки бирюзовые сиротские сентябрьские густеют в поле и на болоте Блудовом!.. Уже скоро октябрь-грязник! Уже скоро первое октября — журавлиный лет и твои птицы улетят!.. девочка моя!..

... Мама мамочка! журавли улетят—тогда я вернусь домой в избу-лодку нашу бескрылую унылую!

... Мамочка! а в Блудовом болоте Колокол Кампан, срезанный с колокольни в тридцатые годы, лежит весь в окиси и ржи, в многолетней тати тлене моли железной, а язык-било давно источился истерся и стал обрубком невидным.

Но сгинул Меч! в болоте...

Мамочка, мамочка! ах мамочка! а дороги к Мечу Верозащитному дикими борщевиками и волчьим лыком и болотным трилистником и ольхой и белоус-травой — спутницей человека, и дикой снытью заросли, и Меч одинокий русский истлел и стал прахом...

Аль не Апостол говорил-учил: “Продай одежду и купи меч...” А ты купил вино?.. И про меч улыбчиво забыл? И вот ты безоружен, а война идет... А Русь была Воительница бессонная а стала Смиренница беспробудная сонная. А может ты уже уже не сонная а Усопшая? и когда я гляжу на черные избы и чернотропные леса наши — мне кажется что они уже побывали в огне последней войны и обуглились...

Девочка моя Феня! Вернись в избу... я тебе, дочечка, конфет московских цветастых хрустящих насыпала на нищий стол наш и жду тебя, а ты на мглистых брусничных клюквенных журавлиных болотах бродишь и журавлям мешаешь собираться в дорогу! и если птицу трогаешь руками, как бабочку за крылья пыльцовые чуткие — то птице заповедной лететь трудно... Нарушаешь ты птицу-недотрогу, девочка моя... Крылья теряют от рук человеческих сокровенное масло-живицу благодатное смазывающее перья перья летучие атласные, живодышащие... Разве не знаешь, погонщица-подруга журавлей, Фенечка моя?..

.. мамочка, мамочка! но журавли любят и дрожат от сладости , когда глажу ласкаю щекочу я прозрачными перстами пальцами понокотами древнерусскими древнерусские перья их! да! да!.. Ведь перед любовью-лаской птицы и человеки равны...

... Но! мамочка! там, на талдомских первозданных допотопных болотах, Лосиное озеро лесное тайное покоится стоит, полное донных клубящихся святых пресветлых хрустальных родиков-ключей.

И журавли пиют из Чаши! и не дают Чаше Слез русских перелиться переполниться! а если Чаша Горя Русского неизбывного необъятного перельется — то придут польются исполнятся отсюдаВремена нового Ковчега! Нового Потопа!..

И со всей земли русськой слезной идут к Озеру-Чаше слез русскиа человеки, но бесы-автоматчики не пускают к Озеру-Чаше, ибо сказано, что от одной жгучей чьей-то слезы Святое Озеро бездонное может переполниться и переплеснуться необъятно чрез все края и исполниться несметной водой-волной океанской и соединиться со всеми русскими водами несметными и нежданно залить накрыть волнами всю Землю грешных человеков...

... Внезапно судия приидет и коегождодеянья обнажатся...

... Внезапно высокие волны придут, и все на дне окажутся...

... Мамочка! но я знаю тайные болотистые, журавлиные тропы с белоус-травой — спутницей человека — к заветному, доселе кроткому Озеру! и там брожу я с журавлями моими...

Но! вот! первое октября — день отлета журавлей моих, и боюсь я зарыдать над Озером моим! и боюсь, что слезы мои растревожат переполнят нарушат нетронутое Озеро тихое и станет Оно всегубительным всеземным Потопом, ибо накопило воды бездонные!.. слезы людей безвинных пригнетенных обделенных русских слезы многаа!..

— Девочка! мне страшно! откуда ты знаешь слова эти? дите озаренное осененное?

• Кто не умалится до дитя — не войдет в царствие божие...

А то ведь сиверы — холодные ветры уж уже близки... скоро дождь со снегом зачередит...

Истинно сказамно: в осеннее ненастье семь погод на дворе: сеет веет крутит мутит ревет сверху льет и снизу метет ... О!

Скоро распутица кисельница, уже уж октябрь-грязник, а ты на болотах клюквенных таишься, девочка бледная летучая моя! моя! моя... а ты же у меня одна... и одна баба Саша — вот и вся моя деревня Костюково умирающая — вот и вся крестьянская полевая удалая пустынная моя семья!.. Айда! Гойда!..

... Мама! мама! а почему баба Саша вдова всегда? а почему ты молодая, а кругом вдова? а деда война немецкая взяла, а отец мой Захар ушел к слонам в Африку, а туда летят мои журавли и я полечу с ними и найду его там! там! там!.. И мы вернемся с ним к тебе, мамочка моя!..

... Феня, Фенечка! ой, гляди! вот они — твои журы журавли!.. Уже! уже! уже летят низко-низко над самой нашей избой... вот кружатся и набирают высоту! и вот уже древний строится в небесах лазурных трепетливый бессонный щемящий клин, клин, от которого всегда плачут печалятся никнут человеки непернатые.

А гуси уже 28 сентября в гусарь в гусепролет просквозили нестройной животрепещущей веревкой, как бусы просыпавшиеся! да! собравшиеся заново!..

Гуси летят — зимушку на хвосте тащат... ааааа! Уууу!

... Мама, мамочка! а ты слышишь, что кричат журавли? над Русью что кричат они? А они кричат: “На помощь! на помощь! на помощь! ай! ай! на помощь!..”

А нынче на Руси, когда обиженные человеки, которых множество, как звезд в небесном поле, кричат: “На помощь!” — никто не приходит к ним... У нас в деревне “скорая помощь” уже пять лет не была... а кто к птицам придет? полетит?...

... Девочка Аграфена Груня феня Анфимова, десяти лет отроду, тоненькая, льняная, на тоненьких, журавлиных, сметливых, веселых, однако, ножках-карандашиках, льняных стеблях-прутиках, бежит, бежит, задыхаясь, заминаясь, замирая, к родной избе своей, где ждут ее бабка Саша и мать Галя с пирогами да конфетами да печью-притопком, раньше холодов натопленной...

... А клин журавлиный уже уходит тянется колеблется треплется над избою Фениной уходит уносится в бессонное свое необъятное неземное путешествие тысячелетнее! уходит уходит... необоримо неостановимо... Быстро!.. неумолимо, неумолимо... Далекооооо... Уже бесшумно призрачно тягуче как во сне! Как рыба в сонной донной воде воде воде воде воде…

... Феня Фенечка! пойдем в избу... девочка! вся ты дрожишь! пылаешь! сгораешь от этой холодной поднебесной стаи, стаи, стаи... зачем девочка моя? зачем тебе птичья хворь, болезнь, неземная дрожь эта?.. А ведь у тебя меж передними зубками — щёлочка, а это примета счастья, врата счастья девочка моя...

... Мамочка! а через эту щелочку-врата летит сквозит вся моя журавлиная стая! И мне больно и сладко... А на Руси нынче нет ни у кого счастья, а только боль прощанья!..

... Тогда! тогда девочка набегу налету вдруг замедлилась подломилась притомилась поскользнулась что ли около родной избы, около гнезда своего, около родной матери и бабки, но потом вдруг опять слепо сорвалась пошла замелькала захлопотала зачастила ноженками своими тщедушными льняными кривыми! и побежала помчалась по деревенской кривой дороге, где осенью уже и трактор не мог по грязи дорожной пройти-продраться —и так и остался в немоте навек стоять грудой-изваяньем измученного металла... Русь Святая отрекается что ли от хладной адовой машины с мертвыми бегучими колесами? и хочет вновь стать заводью задумчивых монастырей? Иль рабьей немой долиной-уделом-плантацией-колонией американских и европейских душегубов-работорговцев-банкиров? Иль?..

... Мама! мамочка! баба! бабушка! я не хочу! не хочу! не хочу с людями1 я не хочу тут жить с людьми!.. мамочка! я хочу с моими журами! журушками! с моими журавлями!.. а они отлетают... оставляют нас нас сирот журавлиных дождливых забывают забывают забывают...ойя!..

— Ах, родные кручинные братья и сестры тюлевые русские мои! ах, мужи и жены лихие глухие мои! ах, деды и бабки мудрые мои! .

... А 2 октября — Зосима, заступник пчел. Ставят улья в омшаник...

А за Зосимой — астафьевы лютые бешеные ветры-листобои-златобои! Свежак грудью давит на паруса торговых судов, порхающих по водным) малахитовым бесследным дорогам во имя русской торговли до ледостава! айда! айда!.. Ай, Русь Святая! Парусная витающая поводам! Ай далека... далека!.. Ай птица сгинувшая с парусами-крыльями в ледовых снежных беспросветных облаках! ай! ай1 ай! ай!...

А коли дует северный ветер — будет стужа недалече, южак подул — к теплу, западный - к мокроте, восточный — к ведру...

... А в тот день над Талдомскими землями и болотами — яслями журавлей и над заброшенной деревней Костюково дул гудел выл степной северный ветер.

... Ах! о чем же мы, человеки, неизбывно печалимся тоскуем, когда глядим на журавлей уходящих?... Никто на земле не знает...

Чует чует чуткая перелетная птица это печальное человечье земное вниманье — оттого и рыдалисто стенает плачет в небесах!

... И тогда мать и бабушка Саша словно испугались, что девоч'ка улетит с журавлями и побежали вослед за ней и догнали ее и обняли обхватили ее цепко и тревожно и не дали ей боле возлетать-взлетать-подпрыгивать над землей...

... Мама мамочка! я не хочу тут с людями!.. я хочу там с моими журами! журавлями...

... Девочка моя! так ты исхудала иссякла истратилась на болоте!..

... Потом привели Феню в избу родимую, где пахло коровой теплотворящей кормильной из близкого сарая и глиной истоптанной первозданной, и закутали в козий целебный платок, и натерли тельце ее птенцовой всхлипывающее гусиным жиром от простуды и напоили ее уже засыпающую замирающую горячим молоком да травяным, мятным чаем с малиновым и земляничным вареньем.

... Аграфена!.. Груня!.. доченька! вот и улетели твои журавли, а если на Арину они улетели, то на Покров надо ждать первого морозца и раннего снега!..

... Мамочка! на Руси даже густой медведь на зиму в берлогу залегает! даже сильная птица на зиму в Африку улетает... А что же русский ломкий хрупкий человек на всю зиму остается страждет? и жизнь его краткую и душу вечную лютым снегом... ой! ой! ай! засыпает засыпает засыпает... О Боже! и что снежным сном караешь?...

... Мама! мамочка, а почему осенью журавли улетают? а потому что не хотят желтеть златеть упадать, как листья с деревьев от осеннего инея-хлада хлада хлада?

Мама, а если журавли запоздают? А они станут не серыми, а золотыми, как деревья опадающие?.. а если перволетки-однолетки журки не успеют устать на крыло — то как же полетят они на Казанскую в ледовых вьюгах-метелях, когда, крылья их обмерзают обмирают?

... Спи! спи! Фенечка моя... Фригийский василек во ржи златой! мой полевой!..

И тут под одеялом моим я обогреваю их своим радостным раненым дыханьем

И из-под одеяла радостно на небеса восстают воздымаются , прощаются

Но бесконечны стаи снежных журавлей со небес упадающие

И мало им моего старенького одеяла...

И девочка одиноко рыдает под ледовым журавлиным снежным нелетящим одеялом...

... Мамочка мамочка моя! а я вся наполнена переполнена шумом плеском журавлиных отлетающих крыльев как наша река Талдомка палыми златыми листьями...

... Феня пролежала в избе хворая, горячая, нездешняя целых две недели — от первого октября — журавлиного лета — до Покрова снежного.

... На Покров до обеда — осень, а после обеда — зимушка-зима... да...да...да...

И нежданно после обеда повалил на талдомскую землю и на забытую деревню Костюково и на избу фенину первый спорый богатый нежный кружевной снег снег снег...

И девочка после болезни-горячки впервые вышла из избы и за любовалась задышала целительным первоснежьем первоодеялом пуховым!..

И больные легкие ее, радостно ликовствуя, наполнились морозным игольчатым животворным полевым воздухом...

О! Хорошо!..

Вот тут-то и услышала она родные рыдалистые переливчатые яровчатые крики, трубные стоны нечеловечьи птичьи: “На помощь! на помощь! на помощь!”..

Стая-дружина журавлиная низко-низко в снегу густом облепленная мокрым снегом обильным, летела кружила прямо над фениной избой и казалось, что она коснется крыльями соломенной дряхлой избяной рухлой крыши, но не касалась... Мудрые осторожные птицы были...

Никогда, никогда Феня не видела, чтобы так низко летали знакомые ее небесные друзья-журавли,

Казалось, что можно было их потрогать руками, если залезть на крышу! а кто из земных бескрылых человеков не мечтал погладить летящую птицу? и учуять пальцами ее стремительное стреловидное трепещущее летящее тело и гибкие туго пульсирующие размашистые раздольные крылья?..

... Мама! мамочка! мои журы вернулись! вернулись! до весны! назад! вспять! вернулись! Или я проболела, забылась до весны и проспала долгую нашу тошную зиму?

Мамочка, журы мои знакомые подружки вернулись!.. Вот я узнаю их по оперенью и мокрым голосам застуженным!.. вот!.. а в хвосте стаи летят два моих любимых журавлика-отсталыша, которых я подняла со дна колокола и выходила! и вот они плещутся над самой моей головой! два моих колокольных летящих братика!... ай! ай мамочка!..

... Доченька! Фенечка моя! Паутинка моя льняная летучая полевая! Они не вернулись! Они тут все эти две недели как привязанные! как привороженные! как очарованные! над нашей избой кружили... Даже на крышу садились... Словно стучались в крышу крыльями... Чуяли, что ты больная... Волновались... Тревожились за тебя, девочка моя... И вот дождались тебя... А уж теперь они улетят... Отпусти их до весны, Фенечка, жемчужная полевая ромашка моя! белая луговая осенняя звездчатка моя!.. Отпусти.. Отпусти их.. отпусти.. отпустииииииии....

Иииииииии! пошли! пошли! журы! дурачки! журавушки! журавлиииии...

... И тогда Фенечка машет птицам крылатыми прутиками-ручонками своими и отпускает их в небеса, где вечная лазурь, а нет туч, снега, дождя... И откуда Господь ежемгновенно видит любит судит нас...

И журавли вначале летят, бьются, вьются, маются в мокрых обильных снегах. Но потом птицы радостно блаженно восстают восходят над снегами воздымаются, обретая многодальность, многострадальность надмирность бесстрастность.

И теряются растворяются в несметном Божьем мирозданьи, откуда так мала, слезна Феня, и изба ея, и деревня Костюково ея, и сама Русь Святая необъятная сама...

Господь! помилуй помяни нас земных, потерянных заметенных дождями и снегами с бездонных высот Твоя!

Дай нам хоть на миг журавлиную высоту...